Месть княгини Софьи  - Александр Прозоров

При дележе княжеского наследства поместья близких родственников сплошь и рядом оказывались в разных уделах, а значит, отцы и сыновья или кровные братья попадали в разные дружины. А еще бояре имели странную привычку жениться. Причем их жены нередко происходили из совсем дальних краев.

Таким образом, во всех средневековых сражениях, выстраиваясь на поле битвы, бояре видели напротив себя не лютых врагов, а друзей и родственников, собутыльников, вполне вероятных союзников. Каждый понимал: есть высокая вероятность того, что пронзенный в схватке противник может оказаться дядюшкой жены, шурином свекра или своим собственным троюродным братом.

Как рассказывают иностранные путешественники, при встрече русские бояре всегда начинали вспоминать своих дядьев, сватов и теток, очень скоро обнаруживали общих родственников, радостно обнимались и дальше вели себя уже как члены одной семьи.

Ну и как же этим родичам всерьез воевать между собой?

Это вовсе не значит, что во время сражений воины играли в поддавки, однако средневековые битвы никогда не достигали того уровня ожесточения, каковое мы узнали в XIX–XX веках. Сражения являлись для бояр не вопросом жизни и смерти, а скорее разновидностью спортивного состязания, когда победы следует добиваться любой ценой, но… Но смертоубийство при этом вовсе необязательно!

Целью сражений являлось вовсе не истребление противника, а принуждение его к повиновению. Вместо того чтобы резать пленникам горло, от них требовали присяги на верность и службу. В худшем случае за пленника просился выкуп. И живой он, понятно, стоил намного больше мертвого.

Именно поэтому потери даже в самых жестоких битвах Средневековья исчислялись вовсе не тысячами и даже не сотнями погибших, а редкими неудачниками. И именно в этом лежат истинные истоки благородства тогдашнего дворянства. Легко подавать руку поверженному врагу, когда точно знаешь, что он член твоей семьи! Близкий или дальний – но родственник.

На чужих сие благородство не распространялось – и после сражения у Черехи сдавшихся в плен вятских старост победители забили насмерть дубинами.

Историки придумали для объяснения сего нежданного зверства множество объяснений, однако суть жестокости проста: воеводы «вятской вольницы» не входили в круг единой боярской семьи.

Водолазы

По непонятным причинам, водолазы считаются относительно молодой профессией, хотя в документальных источниках упоминаются чуть ли не со дня возникновения русской письменности. Причина популярности сей профессии заключается в том, что реки Русской равнины были одним из главнейших экономических объектов: на них строились мельницы – кузнечные, маслобойные, ткацкие, железоплавильные, мукомольные, лесопильные… Почти все эти устройства требовали установки и регулярного ремонта плотин. Кроме того, на них строились рыболовные заколы, мосты, подъемные устройства на бесчисленных волоках и каналы к ним.

Древний обычай требовал от заказчиков на все время работ обеспечивать водолазов «горячительным», и потому почти все сохранившиеся документы посвящены именно вопросам того, кто и что наливал, а также спорам относительно объемов и качества алкоголя.

«А учюжному де их промыслу без вина быти невозможно некоторыми делы, потому что водолазы для окрепья учюжных забоев и водяной подмойки и дыр без вина в воду не лазят и от того де их промыслу чинитца мотчанье и поруха великая и многое нестроение» (жалоба патриарха Иоакима государю).

«Старец Иринарха из Спасо-Прилуцкого монастыря на изгибе Вологды дал старцу Якиму Лузоре за водолазное и на горшки девять алтын» (летопись).

«Доставе старец Иосиф в Астрахань 40 ведер патриаршего зелена вина для учужных водолазов» (монастырские записи).

Вот такая у нас в стране существует забавная история древнейшего водолазного дела.

Берендейки, лукошки, книги…

Современному горожанину очень трудно понять, как можно ради каких-то утилитарных целей срезать с живого дерева его кору.

Однако для сельских жителей береза и по сей день в первую очередь – это самые лучшие дрова. А береста – всего лишь побочный продукт от лесозаготовки, не представляющий высокой ценности. Поэтому ее использовали везде, где только требовался дешевый листовой материал. Нужно – кулек из нее свернуть можно. Нужно – кастрюльку сложить. Ветку срезал, берестой обернул, воском или смолой склеил – вот тебе берендейка, емкость малого объема. В таковую удобно не только лекарства или приправы наливать, но и мерное зелье отвешивать. В XV–XVI веках стрельцы и охотники, сплошь увешанные, словно бусами, берестяными берендейками, являли из себя обыденную картину. Ибо очень удобно: отмерил все нужное для выстрела заранее, а в походе просто пробку выдернул, заряд засыпал – и стреляй.

По такому же принципу изготавливалась и посуда – просто донышко нужно выбрать поболее. И обязательно промазать швы воском – иначе стопарики протекут.

Но самым важным являлось использование бересты для письма. Ибо светлые листы большого размера сами так и просятся под перо.

Все знают про «новгородские берестяные грамоты», однако мало кто слышал, что береста широко использовалась для изготовления книг даже в XVIII веке! Причем из пяти сохранившихся – только одна книга религиозная, все остальные – хозяйственно-прикладного назначения. К примеру, «Книга ясачного сбора 1715 года». Или «Розыск о раскольничей брынской вере», написанная, кстати, и вовсе «скорописью».

То есть еще триста лет назад в отсутствие бумаги писари просто шли, нарезали бересты, сшивали льняной ниткой – и конторская книга готова. И себестоимость такой книги была равна стакану хмельной бражки и соленому огурцу.

Причем вышеописанные книги – это еще достаточно сложная и дорогая вещь. В более ранние времена книжники брали бересту, слегка ровняли и писали, насколько хватало желания, по мере надобности просто подклеивая снизу к рукописи дополнительные листы. В результате данного обычая получались совершенно бесконечные свитки, называемые в канцелярской терминологии «столбцами».

Таким образом в русском Средневековье наряду с палимпсестами – супердорогими книгами из пергамента, в которых ради экономии стирали старые священные тексты и записывали поверх них еще более священные, существовали еще и книги категории «масскульта», доступные по цене даже для представителей среднего класса. И в силу их невысокой стоимости никому и в голову не приходило беречь подобные произведения для потомков.

О существовании подобной литературы мы знаем только по проклятиям, каковые обрушивала на «тлетворную литературу» православная Церковь, а также по редким повестям, перебравшимся из категории «массовой литературы» в разряд «апокрифических текстов».

Но, возможно, это и хорошо. Теперь никто не заподозрит Дмитрия Шемяку в том, что он читал какую-нибудь пошлятину. Вся сохранившаяся из XIV–XV веков «массовая литература» – самого высшего качества.